Георгий Мстиславович Колосов. Серия "Братья и сёстры"
Жанр без автора. Рискованная исповедь.

Звучит дико, но исторически первое дело фотографии - павильонный портрет - как творческий жанр исчез. За 30 лет моего горячего зрительского интереса мне попались на глаза всего несколько небольших проектов, связанных с портретом. И, кроме моего друга и ровесника Владимира Александрова, я не могу вспомнить ни одного художника фотографии, который посвятил бы себя этому жанру как таковому - <беспроектно>, бесконцептуально, внеконъюнктурно, только ради него самого.
Дерзну назвать причины, почему так произошло.
Первая - как это ни страшно - стирание личности в XX веке. В СССР этим люто занималось государство, и <результат на лице>. В <цивилизованных странах> человек нежно отутюжен общественными стандартами и обилием идолов. А лукавая глобализация, окончательно отрывая нас от почвы, уже и в России меняет холеру на чуму. Словом, сам объект жанра - <образ и подобие Божие> - выцвел. Кого снимать?
Вторая причина - отчасти следствие первой. Это - безудержно формотворческий характер всего искусства XX века. Сама его эстетика не предусматривает в себе консервативный как иконопись, жанр, пластический язык которого искрится на глубине нюансов. И адресат жанра - пресловутый <подготовленный зритель> - воспитан их не видеть. Кому смотреть?
Первые две естественным образом порождают третью. И эта третья причина - проблема художника, который утверждается не иначе как общественным спросом. Без заявки если не на <концепт>, то хотя бы на броский собственный стиль, явление нового имени нынче невозможно. Кому снимать? Итак, круг замкнулся.
Есть, впрочем и четвертая причина - уже чисто фотографическая. Для портретов среднего плана и крупнее стандартная оптика непригодна: фактура кожи, подробно ею воспроизводимая, закрывает лицо, а не раскрывает его. Бессознательно это ощущало много больше фотографов, чем принято думать, и, органически чувствуя фальшь, они предпочли не плодить дурновкусие.
Вместо <что делать?> и <кто виноват?> - два любопытных наблюдения.
... Долгие годы я не мог объяснить себе завораживающую привлекательность старинной <бытовой> фотографии - всех этих <визиток> и <кабинеток>, снятых на рубеже веков. Особенно провинциальных. И как оказалось все просто! Наглая авторская отсебятина, невозможная в то время, не исказила те лица, и тайна личности сохранилась неприкосновенной. Правда, и изобразительное качество большинства работ такое, что сегодня его трудно представить себе не то что в <массовке>, но и в <самом штучном> заказе.
...Несколько раз мне довелось соотносить фотографию и живописный портрет, по каким-то причинам с нее, а не с живого оригинала сделанный. Причем написанный крепкой кистью XIX века. И что же? Вольная живописная интерпретация всегда оказывалась ярче, выразительнее... определеннее... проще! Почему?
Если <режиссер должен умереть в актере>, то фотограф должен умереть в натуре. Ни к какому другому жанру это не приложимо так, как к портрету. <Образ и подобие...> - тайна тайн. Авторское <самовыражение> по его поводу - кощунственно; частное, пусть и яркое высказывание интересно, но бедно, а случайное - или мелко, или лживо. Остается язык образов, для меня один только и приемлемый. Но заговорить на нем я могу лишь тогда, когда увижу в человеке вневременного явно больше, чем современного.
Аксессуары в студии - лишь отмычки к сейфу времени. Если и подойдут - за дверцей терра инкогнита. Модель должна сыграть самое себя, самой же себе неизвестное. Чтобы избежать здесь театрального вранья, эта парадоксальная игра должна быть строго игрой без лицедейства. И всякий раз, когда так происходит, я воспринимаю изображение, возникшее в результате, не иначе как чудо, милость свыше, незаслуженный подарок, соединяющий прошлое и будущее, продляющий тем самым чью-то жизнь.

Георгий Колосов. Октябрь 2005 г.